«— Мне надоели ваши «Histories d’amour»!
«Влюбленные» вынесли все, включая пепельницы.
Витторио рвал на себе волосы. Пума законно требовал педало.
— Какое педало, — махал руками Витторио, — они его украли!
Пума ревел. Его пришлось везти в Монако и взять напрокат катер.
Но все это было потом, а первая неделя прошла в ожидании Нонико. Он заканчивал Университет, и мы очень гордились им.
Море и пляж были отменены.
— Какие купанья, — шумела Лия, — вот — вот прибывает ребенок! Давайте подумаем, чем я буду его кормить. Если вы купите мясо — я наготовлю котлет, он обожает бабушкины котлеты!
— Мама, до приезда еще неделя, — напоминал я, — они испортятся.
— Боже, всего неделя! Не успеешь и оглянуться! Жизнь проскакивает, не то, что неделя… Езжайте за мясом!
По жаре мы тянулись в Больё, в магазин.
Потом мы резали мясо, крутили мясорубку, наконец, Лия ставила на плиту большую сковороду и начинала жарить…
До приезда Ноники мы выбросили около пятидесяти котлет.
Мы ели их трижды в день, давали Витторио, угощали пляжников — все было напрасно, холодильника не было, жара стояла ужасная, и котлеты летели в «пубель».
За день до приезда Лия опять схватилась за голову.
— Завтра прилетает ребенок, а у меня ни одной котлеты! Достаньте мясо!
Был уже вечер. Мы еле успели к закрытию магазина.
В этот раз Лия готовила котлеты всю ночь. Впервые мы должны были есть котлеты и ночью.
— Катя, — будила она, — попробуй, соли хватает?
— Пумочка, кусни, они не твердые?..
Утром она завернула котлеты в вощёную бумагу, и мы поехали встречать Нонико в Ниццу, в аэропорт.
Мы сидели в застекленном кафе, которое выходило на летное поле, а поле убегало в море, и видели, как сел его самолет.
И вскоре Нонико был среди нас, со своим рюкзачком, сумочкой и Пумой на шее.
Мы все что‑то пили, а Нонико ел котлеты, которые Лия водрузила прямо посредине стола. Официант кисло посматривал на нас, но молчал.
— Нет, он таки похудел, — говорила Лия, — неделю без бабушки — и похудел!
— Куда ты решил пойти работать, — спросила Катя, — в банк?
Нонико откусил котлету.
— Дай ребенку поесть, — просила Лия, — ты видишь, он голоден!
— В банк ни в коем случае, — сказал я, — просиживать штаны в бюро!
— А что ты предлагаешь? — спросила Катя.
— Науку! Почему бы ему не заняться научной деятельностью? У него светлая голова! Ты пошел бы на кафедру?
Нонико молча жевал котлеты.
— Ешь, ешь, родной, — приговаривала Лия, — а вы не хотели ехать за мясом! Он уже съел восемь!
— Я думаю, он бы был прекрасным педагогом, — заметила Катя. — Тебе бы хотелось преподавать, Нонико?
— Двенадцать, — радостно констатировала Лия, — может, хочешь с кетчупом? Вон стоит.
— Подождите, — попросила Катя, — есть вопросы поважнее кетчупа…
Что ты молчишь, Нонико, куда ты решил идти?
Котлеты кончились. Нонико вытер губы.
— Я решил уехать в Израиль, — сказал он.
— К — куда? — протянула Катя.
— В Израиль, — повторил Нонико.
— Какой Израиль, — Лия ничего не понимала, — а дача? Для кого мы снимали дачу? Для меня?!
— Я еду в Израиль не на каникулы, — ответил Нонико, — я еду туда жить.
— Что значит «жить»? — Катя волновалась, — а мы? А твой брат?.. Что ты будешь там делать?
— Я еще не знаю, я только хочу быть там.
— П — почему?
— Не волнуйся, мама, все будет бесседер, — сказал он, — я, может, вернусь через пару лет.
— Пару лет, — протянула Катя, — легко сказать — пару лет!
Лия молчала. Она сидела, положив руки на колени и смотрела на любимого внука.
— Никогда ты не вернешься, — сказала она и повторила: никогда!
На глазах ее появились слезы.
— Почему, — спросил Пума, — почему он не вернется, бабушка?
— Потому что так устроен этот мир, — сказала она, — потому что отдаешь вам весь свой «херц» — и однажды вы являетесь, съедаете котлеты, говорите «все будет бесседер» и укатываете.
— Это твоих рук дело, — сказала мне Катя, — это все твои разговорчики!
— Я здесь ни при чем, — ответил я.
— А кто все время болтал о прекрасной земле, о единственном небе, об особом воздухе?!. Край Авраама!..
— Почему я не могу хвалить тот край? — возмутился я.
— Можешь, но вот чем это кончается!
— Он здесь ни при чем, — сказал Нонико, — я сам решил.
— Но он тебя к этому подвел, твой папочка.
— Главное — найти козла отпущения, — сказал я.
— Чтоб ты не смел Пуме ничего говорить о крае Авраама, — шумела Катя.
— Почему? — спросил Пума.
— Не твое дело!
— Тихо, тихо, — попросила Лия, — сейчас мы все перессоримся. Этого только не хватало!
— Там война, — кричала Катя, — там сто лет война! Куда ты едешь?!
— Когда дом горит — его не покидают, — сказал Нонико.
— Ерунда, это не твой дом, ты там никогда не жил.
— Не знаю — может, когда‑то и жил, — ответил Нонико. — Мне кажется, мы все там когда‑то жили.
— Хорошо, там дом, — пыталась успокоить Лия, — но здесь дача. Мы выкинули двенадцать тысяч.
— Мне здесь скучно, — сказал Нонико.
— Идеалист! — кричала Катя.
— И что в этом страшного? — спросил я. — Ты бы хотела, чтобы он закрылся в банке и катался в воскресенье на лыжах?
— А ты чего бы хотел?!
— Чтобы хоть кто‑то из нас жил на своей земле.
— Так поезжай, какого черта ты снимаешь дачи?
— Ша, ша! — кричала Лия, — куда он может поехать? Кому там нужны писатели? На что он будет жить?
— Я никуда не поеду, — сказал я, — я сдохну в пустыне! Мне не дойти до Обетованной земли.
— Ты принимаешь себя за Моисея! Вот куда ты вывел сына. Израиль!
— Все будет бесседер, — повторил Нонико.
Катя заплакала.
— Давайте съедем с дачи, — сказала она, — мне не хочется отдыхать. Давайте уедем…
Мы молча пили остывший кофе, потом молча ехали в Эз, сидели в патио и смотрели на небо…
Ночью этой никто не спал. Огромная луна стояла над морем.
Пума ворочался.
— Лия, ты тут?
— Здесь, Пумочка, спи.
— Кто там ходит за окном, бабушка?
— Это ветер, спи, родной.
— Почему ты вздыхаешь?
— Что ты, это не я, это море.
— А почему море вздыхает?
— Не знаю… Наверное, думает о своих детях.
— Разве у моря есть дети?
— А как же — все речки, что впадают, что выпадают…
— А пустыня вздыхает, бабушка?
— Конечно, у нее тоже есть дети.
— А кто дети пустыни, Лия?
— Дети пустыни? Бедуины, туареги, твой братик. Оказалось, он не может без пустыни.
— Лия, разве Израиль — пустыня?
— Нет, это прекрасная страна…
Лия опять вздохнула. Пума замолчал и долго смотрел на желтую сковородку луны.
— Бабушка, ты пустыня, — наконец проговорил он.
— Почему, сыночек?
— Ты вздыхаешь о Нонике…
Дни понеслись, прекрасные и простые.
Лия вставала чуть свет, возилась во дворике, снимала белье с веревки, проверяла, высохли ли купальники, подметала.
Затем мыла фрукты и на больших тарелках разносила по кроватям, где мы дрыхли.
— Съешьте до завтрака, хорошо для пищеварения.
Мы вставали, потягивались, выходили на пляж. Я делал зарядку йогов, Катя лежала на солнышке. Нонико отжимался. Пума с ведром и лейкой курсировал между дачей и пляжем.
— Лия, — кричали мы, — где ты там, пошли купаться!
Она не отвечала.
— Лия, ты слышишь, вода — кипяток!
— Хорошо, хорошо, что вы шумите?!
Лия не любила выходить с дачи.
— Когда я сижу на этой барже — я вижу море, горизонт, небо, я вижу мир. Когда я сижу в море — я вижу эту халупу!..
Она стояла у окна, в купальнике, в косынке, с подзорной трубой — и наблюдала за Пумой в море.
У нее был вид корсара, идущего на абордаж.
— Пума, — кричала Лия, — ты куда зашел?1 Там глубоко! Немедленно выйди вон!
Пума не поворачивал головы.
— Что вы стоите, — кричала она нам, — ребенок тонет!
— Мама, не беспокойся, мы рядом, — отвечал я.
— Он рядом!! У ребенка уже гусиная кожа, выведите его из воды! От купаний худеют. Пора кушать!
Несмотря на папу — сплавщика леса, Лия боялась воды. На пруд она смотрела как на безбрежный океан. Она не умела плавать, более того, она никогда в жизни не заходила в воду.
— Где я могла в нее заходить, — говорила она, — Припять была грязная, Рижский залив холодный, и потом мы там с моей сестричкой должны были наготовить столько еды, и принести на пляж, и разлить по тарелкам… Где я могла купаться?..
Впервые ее затащили в море после прилета Ноники. Мы втроем тянули ее за руки, а Пума подталкивал сзади.
— Отпустите, — шумела Лия, — я не баржа, а вы не бурлаки!
Она шла по камням, разрезая воду, как ледокол, спускаемый со стапелей.
